НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ ГУМИЛЕВ

(1886-1921)

      Поэт, переводчик, критик, один из основателей и крупнейших представителей поэтического направления, названного акмеизмом. «Зыбкости слова», что была свойственна стихам символистов, акмеисты противопоставляли их (слов) устойчивое содержание - предметность, вещность, стремление вернуться к земному источнику поэтических ценностей, к отражению в поэзии трехмерного мира. Для Гумилева акмеизм открывал возможность выйти от изрядно обветшалой романтики книжного толка, которой он отдал изрядную дань в стихах, собранных в его первых книгах («Путь конквистадоров», 1905; «Романтические цветы», 1908), к действительности. Но отнюдь не к повседневной, обыденной - в мире, который открывался в его стихах, действительность представала в существенно обновленном виде: крупные характеры, предельно напряженное действие, накаленные страсти, яркие краски. Это стихи, где господствует волевое начало, мужественный романтизм, героический пафос, благодаря которому границы жизни раздвигаются за «скудные пределы естества»: не случайно так влечет поэта экзотика дальних стран (прежде всего Африка, где он побывал - и отнюдь не туристом - не раз), где необычная, избыточная красочность находит объективное, зримое воплощение. По мере своего творческого развития Гумилев все более настойчиво утверждал мысль о том, что искусство призвано участвовать в творчестве бытия, а не обслуживать обыденные потребности времени. Отсюда - строгая, торжественная тональность его стихов, собранных в последних - лучших - книгах поэта («Шатер», 1921 и «Огненный столп», 1921). Вместе с тем стихи эти позволяют говорить о приходящей к поэту раскованности, пронзительной исповедальности (лиричности) тона, которой прежде часто недоставало его чуть холодноватым - всегда мастерски сделанным, отточенным - стихам. Но пора наивысшего расцвета поэтического дарования Гумилева была 3 августа 1921 года неожиданно - жестоко - оборвана арестом по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре. Следствие было недолгим: 24 августа поэту был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение на следующий же день. Нелепость обвинения, которое обрекло поэта на гибель, была установлена впоследствии, послужив основанием для его реабилитации 20 сентября 1991 г.

      «...Начиная с „Пути конквистадоров" и кончая последними стихами, еще не напечатанными, я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его таким образом все более и более похожим на действительность. Но я совершаю этот путь медленно, боясь расплескать тот запас гармоний и эстетической уверенности, который так доступен, когда имеешь дело с мирами воображаемыми и которому так мало (по-видимому) места в действительности».

Из письма Н. Гумилева В. Брюсову от 9 июля 1910 г.

      «...Чтобы быть достойным своего имени, стихотворение должно быть вызванным к жизни не „пленной мысли раздражением", а внутренней необходимостью, которая дает ему душу живую - темперамент. Кроме того, оно должно быть безукоризненно даже до неправильности. Потому что индивидуальность стихотворению придают только сознательные отступления от общепринятого правила, причем они любят рядиться в бессознательные. <...>
      Одним словом, стихотворение должно являться слепком прекрасного человеческого тела, этой высшей ступени представляемого совершенства: недаром ж люди даже Господа Бога создали по своему образу и подобию. Такое стихотворение самоценно, оно имеет право существовать во что бы то ни стало».

Н. Гумилев. Жизнь стиха, 1910

      «...Н. Гумилев и некоторые другие „акмеисты", несомненно даровитые, топят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма; они спят непробудным сном без сновидений; они не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще; в своей поэзии (а следовательно, и в себе самих) они замалчивают самое главное, единственно ценное - душу».

А. Блок. «Без божества, без вдохновенья...» (Цех акмеистов), 1921

      Гумилев «писал стихи, насыщенные терпкой прелестью, обвеянные ароматами высоких гор, жарких пустынь, дальних морей и редких цветов, прекрасные, полнозвучные, упругие стихи, в которых краткая и емкая форма вмещает гораздо больше, чем сказано. Странствующий рыцарь, аристократический бродяга, - он был влюблен во все эпохи, страны, профессии и положения, где человеческая душа расцветает в дерзкой героической красоте. Когда читаешь его стихи, то думаешь, что они писались с блестящими глазами, с холодом в волосах и с гордой и нежной улыбкой на устах. А потом их равнодушно отдали в печать и высокомерным молчанием встретили чужое навязчивое суждение. Единственная награда заключена была в самом трепете творчества».

А. Куприн. Крылатая душа, 1921

      «Гумилев твердо считал, что право называться поэтом принадлежит тому, кто не только в стихах, но и в жизни всегда стремился быть лучшим, первым, идущим впереди остальных. Быть поэтом, по его понятиям, достоин только тот, кто яснее других сознавая человеческие слабости, эгоизм, ничтожество, страх смерти, на личном примере, в главном и в мелочах, силой воли преодолевает „ветхого Адама". <...> Мечтательный, грустный лирик, он стремился вернуть поэзии ее прежнее значение, рискнул сорвать свой чистый, подлинный, но негромкий голос, выбирал сложные формы, „грозовые слова", брался за трудные эпические темы. Девиз Гумилева в жизни и в поэзии был: „Всегда линия наибольшего сопротивления". Это мировоззрение делало его в современном ему литературном кругу одиноким, хотя окруженным поклонниками и подражателями, признанным мэтром и все-таки непонятым поэтом».

Г. Иванов. Петербургские зимы, 1928

      «Романтическая мужественность в сочетании с четкостью взгляда и упругостью ритма заметно выделяли Гумилева в современной ему поэзии как художника силы, воли и надежды. Его внутренняя романтическая трагедийность до поры до времени оставалась никем не понятой или же воспринималась как дань традиционной „поэтической меланхолии". <...> Между тем мир в представлении Гумилева был ареной борьбы и риска, постоянного напряжения сил подчас на самой кромке жизни и смерти. Отсюда - столь характерный для Гумилева культ риска, отваги, личной мужественности и бесстрашия. Пушкинское „есть упоение в бою" было ему свойственно в высшей степени, нередко заслоняя все другие соблазны и радости жизни. Африка была им страстно любима не только из-за экзотичности пейзажа и обычаев, но и как „идеальная" страна риска и приключений».

А. Павловский. Николай Гумилев, 1988

Задание 1

      1. Каковы образные средства выражения в поэзии Гумилева волевого, мужественного начала?
      2. Почему столь значительное место занимает в судьбе и поэзии Гумилева Африка?
      3. Выделите и охарактеризуйте приметы романтического стиля в стихах.

      «Николай Гумилев (печатается третий сборник его стихов), кажется, чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное. Очень много работает над материалом для стихов и иногда достигает точности почти французской. Ритмы его изысканно тревожны. <...>
      Лиризм Н. Гумилева - экзотическая тоска по красочно-причудливым вырезам дикого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций».

И. Анненский. О современном лиризме, 1909

      «По-прежнему холодные, но всегда продуманные стихи Н. Гумилева оставляют впечатление работ художника одаренного, любящего свое искусство, знакомого со всеми тайнами его техники. <...> Надо любить самый стих, самое искусство слова, чтобы полюбить поэзию Н. Гумилева».

В. Брюсов. Сегодняшний день русской поэзии, 1912

      «Этот взгляд, юношески-мужественный, „новый", первоначальный для каждого поэта, взгляд на мир, кажущийся юным, при том с улыбкою всему, - есть признание очень знаменательное и влекущее за собою, быть может, важные последствия».

М. Кузмин. Рецензия на книгу стихов Гумилева «Чужое небо», 1912

      «...Гумилева отличают его активная, откровенная и простая мужественность, его напряженная душевная энергия, его темперамент. Он сам сознает, в этом смысле, свое одиночество среди молодого поколения. <...>
      Но как истинный представитель новейшей поэзии Гумилев не выражает этой душевной напряженности, этой активности и мужественности в лирической песне, непосредственно отражающей эмоциональность поэта. Его стихи бедны эмоциональным и музыкальным содержанием; он редко говорит о переживаниях интимных и личных, он избегает лирики любви и лирики природы, слишком индивидуальных признаний и слишком тяжелого самоуглубления. Для выражения своего настроения он создает объективный мир зрительных образов, напряженных и ярких, он вводит в свои стихи повествовательный элемент и придает им характер полуэпический - балладную форму. Искание образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его мироощущению, влечет Гумилева к изображению экзотических стран, где в красочных и пестрых видениях находит зрительное, объективное воплощение его греза. Муза Гумилева - это „муза дальних странствий"».

В. Жирмунский. Преодолевшие символизм, 1916

Капитаны

      «„Капитаны" были не только отлично сделаны, но проникнуты эмоциональной напряженностью и оригинальным лиризмом, что тотчас и выделило это стихотворение среди остальных. В „Капитанах" Гумилев, пожалуй, впервые чуть-чуть сдвинул свою уже ставшую привычной „конквистадорскую" маску, так что читатель если еще и не увидел его лица, то все же не мог не запомнить решительной и твердой интонации незнакомого ему голоса. <...> Заряд темпераментной юношеской романтики, удачно соединившейся с мажором и заразительной, „киплинговской" энергией ритма, неожиданно оказался таким стойким, что даже и в те длительные годы, когда автор был основательно забыт, его „Капитаны" все же оставались „на плаву"».

А. Павловский. Николай Гумилев, 1988

      «Достаточно традиционная для романтической поэзии тема и ее разработка не стесняют здесь поэта, поистине - если воспользоваться высоким слогом - взыскующего героики. И на этот раз Гумилев избирает местом действия привычно прекрасные дали полярных и южных морей, крайне напряженные ситуации, заставляя персонажей стихотворения принимать картинные позы. Но сами эти персонажи служат воплощением мечты о сильном человеке, способном подчинить себе и других людей, и стихию. В них привлекает бесстрашие, способность удерживать в руках штурвал в штормовом море, способность не спасовать перед бунтом, дерзость помыслов и желаний, позволяющая открывать новые земли, зоркость взгляда.
      Откровенная условность изображения служит в „Капитанах" укрупнению образов, выделению сути, обычно скрытой под покровом повседневности. И об этом - о подлинной сути человека, так часто искажаемой в нем, - сказано без обиняков».

А. Карпов. «Что делать нам с бессмертными стихами?», 
Николай Гумилев, 1998