МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШОЛОХОВ

(1905-1984)

«ТИХИЙ ДОН» (1928-1940)

Эпос: высшая форма словесного искусства 
или необработанный жизненный материал

      «Почти всем нам известно, что в нашей литературе есть писатель мирового значения - М. А. Шолохов. Но мы как-то плохо отдаем себе в этом отчет. <...>
      Не видно то новое, что внес Шолохов в литературу, возможно, из-за его презрения к форме - не к форме вообще, а к собственной оригинальной форме и стремлению выделиться. Кажется, что это сама жизнь, сумевшая мощно о себе заявить; удачно, конечно, и спасибо ей за то, но собственно об искусстве тут говорить нечего... Не всегда понятно, что в этом, может быть, и есть высшее искусство, отчасти забытое».

П. В. Палиевский. Мировое значение Шолохова, 1972

      «Знаменитый роман советского писателя состоит из двух толстых томов. Прочитав восемьсот страниц, я все еще не знаю, как живут эти люди, внутренний мир которых заполняет множество страниц. <...> Ни в коем случае я не хотел бы пренебрегать подобными романами, традиционный стиль которых в каждом мгновении препятствует изображению новых вещей. Если я говорю, что они написаны без искусства, то совершенно честно при этом думаю, что охотно отказался бы от самого искусства, если бы оно мешало появлению подобных документов. Но я все же не верю в это».

Бертольд Брехт

      «Жизнь людей не может быть сама по себе предметом романа: предмет должен быть достаточно определенным, чтобы сообщить ему форму. <...> Роман г-на Шолохова не имеет единства времени или места: мы следуем за донскими казаками с их хутора на фронт, с фронта в Петроград, а небольшие вставки с описаниями природы (Дон весной, летом, осенью, зимой) - слишком механическое средство, чтобы придать рассказу единство. Это слабость, которой, конечно, мы можем пренебречь ради эпизодов: трагической истории любви Бунчука, красного агитатора, и Анны, девушки из его пулеметной команды, - красиво развернутой на фоне революции, пулеметных лент и расстрелов, уличных боев, - но освещенной урывками; судеб казачьих станиц, которые являются главной темой г-на Шолохова.
      Не видно причины, почему этот роман начинается или кончается там или здесь. Нельзя сказать, чтобы отсутствовала экономия в описании каждого эпизода: но этих эпизодов слишком много. Если в них и есть какой-нибудь сюжет, в чем я сомневаюсь, он теряется в узорах ковра».

Грэм Грин, 1934

      «Его успех у читателей очень велик. В Советской России нет библиотечной анкеты, где бы имя Шолохова не оказалось бы на одном из первых мест. В эмиграции - то же самое. <...> Шолоховым зачитываются. Поклонники у него самые разнообразные. Даже те, кто склонен видеть гибельное дьявольское наваждение в каждой книге, приходящей из Москвы, выделяют „Тихий Дон".
      <...> У Шолохова, несомненно, большой природный талант. Это чувствуется со вступительных страниц „Тихого Дона", это впечатление остается и от конца романа, хотя третий том его, в общем, суше, бледнее и сбивчивее первых двух. <...> Все, о чем рассказывает Шолохов, живет: каждый человек по-своему говорит, всякая психологическая или описательная подробность правдива. Мир не придуман, а отражен. Он сливается с природой, а не выступает на ней своенравно наложенным, чуждым рисунком. Искусство Шолохова органично».

Георгий Адамович. Шолохов, 1934

Задание 1

      Известные европейские писатели XX века - англичанин Грэм Грин и немец Бертольд Брехт восприняли «Тихий Дон» как набор талантливо описанных «эпизодов», отказывая в возможности появления эпопеи в наше время. Характерно, что Грэм Грин переадресовывает тот же упрек и роману Л. Н. Толстого «Война и мир». Итак, что же перед нами: необработанные «куски жизни», «документы» или «высшее искусство, отчасти забытое», как утверждает литературовед П. В. Палиевский? И почему поэт и критик, представитель литературы русской эмиграции Г. Адамович видит достоинства шолоховского романа как раз в том, в чем усматривают его главный недостаток Грин и Брехт, - в отсутствии «наложенного» рисунка «формы», в доверии жизни и органичном слиянии с природой?

Историзм «Тихого Дона»

      «Картина, нарисованная Шолоховым, необозримо широка, как и сама жизнь. Как и ориентиры, как вехи, по которым определяют направление пути, появляются в романе реально-исторические события. Они помогают нам яснее представить масштаб событий и место героев в общем движении истории. Разумеется, и это надо подчеркнуть, что „Тихий Дон" есть прежде всего художественное произведение, классический образец классической литературы. Вся историческая конкретность, обильно привлеченная автором, служит главной задаче - созданию художественного образа. <...> Специальное исследование текста „Тихого Дона" подтвердило и расширило представление о необычайном историзме романа, необычайном даже для классической мировой литературы. <...>
      Действие романа в основном происходит в хуторе Татарском или в соседних районах Верхнего Дона и - далее - по всему пределу тогдашней области Войска Донского... Однако нередко судьба заносит героев романа далеко от его географического эпицентра. В 1914 году в фокусе повествования находится Галиция... есть сцены и в Москве. В 1915-1916 годах отдельные эпизоды разворачиваются в Восточной Пруссии, в Белоруссии, в приграничных районах с Румынией. 1917 год дает наиболее широкую пространственную картину: действие происходит в Нарве, Могилеве (местонахождение Ставки), Москве, Быхове (место заключения участников корниловского заговора), несколько раз показан революционный Петроград.
      Описание событий 1918 и 1919 годов занимает наибольшую часть текста „Тихого Дона" - действие происходит здесь целиком на территории Донской области».

С. Н. Семанов. «Тихий Дон», 1977

      «Гражданская война в России предстает в „Тихом Доне" во всей сложности и драматизме, во всем своем историческом развороте. Историзм повествования выражается и в хроникально-последовательном раскрытии всех этапов этой борьбы на Дону.
      В третьей книге романа столкновение воюющих сторон проходит три таких этапа, определяющих структуру повествования, динамику движения действий и судеб героев.
      1. С конца апреля 1918 года, когда казаки-фронтовики северных округов покинули Дон с отступившими частями красноармейцев, до начала декабря этого же года, до того времени, когда казачьи полки (сначала Вешенский, Казанский, Мигулинский, а затем и остальные) открыли фронт красным войскам для беспрепятственного движения на Дон.
      2. С января 1919 года, со времени установления советской власти на Верхнем Дону, до начала Вешенского восстания в марте этого же года.
      3. С марта 1919 года до конца мая этого года, когда восставшие казаки переправились через Дон, а красные войска утвердились на правом берегу реки.
      За строкой романа снова и снова сказывается внимательная работа автора в архивах, изучение им газет первых лет советской власти. <...>
      Четвертую книгу романа Шолохов открывает изображением нового этапа борьбы за окончательный разгром белого движения на юге страны. Автор усиливает внимание к быту, локальным операциям, описание которых не встретишь в стратегических очерках и отчетах. Надо помнить, что писатель много видел своими глазами, жил на донских хуторах, учился в Вешенской во время восстания. Юношеские свои впечатления он стремится подкрепить рассказами участников и очевидцев событий. Работая над романом, Шолохов не раз выезжал на хутора и в станицы, тщательно изучал те места, где разворачивались события, выяснял особенности местных боевых операций и делал своих героев участниками этих событий».

В. В. Гура. И художник, и историк, 1986

      «Теперь несколько замечаний о восстании:
      1. Возникло оно в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.
      2. Этим обстоятельством воспользовались эмиссары Деникина, работавшие в Верхне-Донском округе и превратившие разновременные повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление. Причем характерно то, что иногородние, бывшие до этого, по сути, опорой Сов<етской власти> на Дону, в преобладающем большинстве дрались на стороне повстанцев, создав свои т<ак> н<азываемые> „иногородние дружины", и дрались ожесточенней, а следовательно, и лучше казаков-повстанцев. <...>
      Но некоторые „ортодоксальные" „вожди" РАППа, читавшие 6-ю часть, обвинили меня в том, что я будто бы оправдываю восстание, приводя факты ущемления казаков Верхнего Дона. Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествовавшую восстанию; причем сознательно упустил такие факты, служившие непосредственной причиной восстания, как бессудный расстрел в Мигулинской ст<анице> 62 казаков-стариков или расстрелы в ст<аницах> Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных казаков (б<ывшие> выборные хуторские атаманы, георгиевские кавалеры, вахмистры, почетные станичные судьи, попечители школ и проч<ая> буржуазия и контрреволюция хуторского масштаба) в течение 6 дней достигло солидной цифры в 400 с лишним человек.
      Наиболее мощная экономически верхушка станицы и хутора: купцы, попы, мельники - отделывались денежной контрибуцией, а под пулю шли казаки, зачастую из низов социальной прослойки. И естественно, что такая политика, проводимая некоторыми представителями Сов<етской> власти, иногда даже заведомыми врагами, была истолкована как желание уничтожить не классы, а казачество».

М. А. Шолохов - А. М. Горькому, 6 июня 1931

      «„Тихий Дон" начинается и кончается в хуторе Татарском. Первая фраза романа: „Мелеховский двор - на самом краю хутора". Последняя сцена: Григорий стоит „у ворот родного дома", держит на руках сына. Здесь, в отчем доме, в семье, среди близких, на родной земле, на родине, все начала и все концы жизни. Земля эта для большинства героев романа - Верхне-Донской край тогдашней казачьей Донщины».

С. Н. Семанов. «Тихий Дон», 1977

Задание 2

      Можно ли утверждать, что в «Тихом Доне» оказались широко и полно отражены главные события бурного начала XX века - Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции, наконец, война гражданская? Укладывается ли, на ваш взгляд, шолоховский роман в трафареты, которые требовались от произведений социалистического реализма с непременным показом действительности «в революционном развитии» и конечном торжестве идеологии нового, победившего строя? Удалось ли Шолохову в своих героях, и прежде всего в Григории Мелехове, передать трагизм эпохи и глубину ее противоречий?

Два Григория Мелехова

      «Прежде всего: Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец III кн<иги>? Делать Григория окончательно большевиком я не могу. <...> Об этом я написал и Фадееву. Что касается других исправлений (по 6 ч<асти>), - я не возражаю, но делать всю вещь - и главное, конец - так, как кому-то хочется, я не стану. Заявляю это категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это помимо своего желания, в ущерб и роману, и себе. Вот так я ставлю вопрос. И пусть Фадеев (он же „вождь" теперь...) не доказывает мне, что „закон художеств<енного> произведения требует такого конца, иначе роман будет объективно реакционным". Это - не закон. Тон его письма - безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили таким тоном, и ежели все они (актив РАППа) будут в этаком духе обсуждать вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать. Я предпочитаю последнее.
      Вы поймите, дорогая Евг<ения> Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Только тогда нужно по-честному сказать: „Брось, Шолохов, не пиши. Твое творчество нам не только не нужно, но и вредно". <...> Ну, черт с ними! А я все ж таки допишу „Тихий Дон"! И допишу так, как я его задумал».

М. А. Шолохов - Е. Г. Левицкой, 2 апреля 1930

      «Здесь в самый раз поведать о Харлампии Васильевиче Ермакове. Это один из прототипов образа Григория Мелехова. Миша Шолохов знал Ермакова с детства. Всегда неожиданно, с шумом и блеском, красавец и весельчак, Ермаков являлся в дом Шолоховых и был желанным гостем отца и матери будущего писателя. Уже замечено, что послужной список Харлампия Ермакова совпадает с канвой жизненного пути главного героя „Тихого Дона". Именно канвой, а не глубиной чувств и переживаний. Прозорливый, вечно тревожный талант, так мучивший Григория Мелехова, никогда не посещал грешную голову храбреца Ермакова. Он жил по принципу: куда все, туда и я. Ветер в поле. Гайдамак. Харлампий был призван в армию в 1913 году, воевал на австро-германском фронте, заработал „завесу крестов" (так в романе) - четыре Георгия и четыре медали, несколько раз ранен, лежал в госпиталях. Уже после Февральской революции произведен в хорунжие. Харлампий, а вслед за ним, как помнят читатели, и Мелехов служил недолгое время у Подтелкова, дрался с белоказачьим отрядом полковника Чернецова, был ранен под Каменском в ногу. Будучи на стороне красных, впервые познакомился с ЧК - „проскочил" (так в „Тихом Доне") фильтрационную комиссию при Особом отделе.
      Очевидное совпадение жизненных обстоятельств Ермакова и Мелехова обнаруживается во время Вешенского восстания. Именно за участие в мятеже в качестве командира дивизии повстанцев Харлампий Ермаков был арестован в 1923 году, около двух лет провел в заключении. <...> Участие Ермакова в Верхнедонском восстании послужило, наконец, поводом и для последнего ареста в 1927 году. <...> 6 июня 1927 года на коллегии ОГПУ слушали, в частности, дело № 45529 по обвинению гр. Ермакова Харлампия Васильевича... Постановили: „Ермакова Харлампия Васильевича - расстрелять"».

Иван Жуков. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле
Шолохове и Александре Фадееве, 1994

      «- Как был найден образ Григория?..
      - В народе... Григорий - это художественный вымысел. Дался он мне не сразу. Но могу признаться теперь, что образы Григория, Петра и Дарьи Мелеховых в самом начале я писал с семьи казаков Дроздовых. Мои родители, живя в хуторе Плешакове, снимали у Дроздовых половину куреня. <...> В разработке сюжета стало ясно, что в подоснову образа Григория характер Алексея Дроздова не годится. И тут я увидел, что Ермаков более подходит к моему замыслу, каким должен быть Григорий. <...> Однако поверь, что и жизненного опыта Ермакова мне не хватило для того, чтобы создать образ мятущегося человека-правдоискателя Григория Мелехова, несущего в себе отблески трагизма эпохи. Образ Григория - это обобщение исканий многих людей».

К. А. Прийма. Интервью с М. А. Шолоховым, 1975

      «Но стóит познакомиться с истолкованием образа Григория Мелехова в критической литературе о „Тихом Доне", как сразу же возникает вопрос: да тот ли это Григорий, о котором мы только что читали в романе М. Шолохова? <...> Мысль, пронизывающая исследования о „Тихом Доне", заключается в том, что Григорий Мелехов, находясь во враждебном советской власти лагере, теряет свои положительные качества, постепенно превращается в жалкое и страшное подобие человека.
      О „страшной душевной опустошенности", „страшной духовной деградации" Григория Мелехова пишет В. Гоффеншефер, о „жалкой слабости" Григория Мелехова упоминает М. Чарный, „жалким, узким и своекорыстным эгоистом, думающим только о себе", называет его В. Кирпотин. В послевоенных исследованиях о „Тихом Доне" с еще большей настойчивостью и прямолинейностью заговорили о Григории Мелехове как об отрицательном герое и пришли к убеждению, что сам М. Шолохов „развенчивает", „карает", „осуждает" своего героя, беспощадно раскрывая его духовную пустоту, моральное и физическое вырождение».

Виктор Петелин. Два Григория Мелехова, 1986