Текст 1

Память - наша история. Война живет в душе переживших ее такими воспоми­наниями, и они никогда не смогут забыть ее, как не смогут забыть, что родились когда-то.

По-моему, помнить историю своего народа нужно не только потому, что память сохраняет человеческое досто­инство, но и чтобы видеть смысл своей жизни, чтобы не быть одиноким и беспомощным. Поэтому войну будут по­мнить, писать о ней, как стремились сохранить в летопи­сях наши предки все детали древней истории, - это необ­ходимо человеку, чтобы оправдать свое существование на земле.

Общая убыль (погибшие, умершие, пропавшие без вести и оказавшиеся за пределами страны) за годы войны составила 37,2 млн. человек (разница между 196,7 и 159,5 млн чел.). Однако вся эта величина не может быть отнесена к людским потерям, вызванным войной, поскольку и в мирное время (за 4,5 года) население подверглось бы естественной убыли за счет обычной смертности. Если уровень смертности населения СССР в 1941-1945 гг. брать таким же, как в 1940 г., то число умерших составило бы 11,9 млн. человек. За вычетом указанной величины людские потери среди граждан, родившихся до начала войны, составляют 25,3 млн. человек. К этой цифре необходимо добавить потери детей, родившихся в годы войны и тогда же умерших из-за повышенной детской смертности (1,3 млн. чел.). В итоге общие людские потери СССР в Великой Отечественной войне, определенные методом демографического баланса, равны 26,6 млн.

А разрушенные города, а затопленная и нашпигованная взрыв­чаткой земля, а изуродованные леса, а морально изломанные и фи­зически уничтоженные люди? Страшная тебе цена, война!

Текст 2

Пустеют наши библиотеки. Наплыв народу - в дни студенческих сессий и выпускных экзаменов. Много муд­рых мыслей пылятся на полках невостребованными, не­прочитанными. Мысль же о книгах на книжных полках отдельных квартир приводит меня в трепет. Эти книги - в массе своей - напоминают узников, замкнутых в оковы стеклянных шкафов, так и не допрошенных с пристрасти­ем. Подумать только - пять миллиардов книг во всех биб­лиотеках страны и тридцать - в шесть раз более - в до­мах людских. Узнать бы еще - сколько их, так ни разу и не раскрытых?

И вот уж грешная мысль неотвязно следует за мной. «Духовной пищей никого не удивишь», - может, не уди­вишь потому, что слишком много ее? Слишком доступна, близка, а оттого и цена ей меньше? Слишком легко по­пасть в музей - не оттого ли люди, живущие с ним по со­седству, так ни разу в нем и не бывали? Не потому ли есть москвичи, не знающие, где «Третьяковка»?

Нет ли печальной закономерности в таком постулате: дешево то, что доступно, дорого то, что редко. А если «ду­ховная пища» дешевеет рядом с нехваткой материального, не возникает ли переоценка ценностей? Переоценка, когда удивишь новомодной кофточкой, но не удивишь стародав­ними «Опытами» Мишеля Монтеня, «Войной и миром» Толстого, стихами Тютчева, старым мхатовским спектак­лем, записанным на видеопленку, или картиной Александ­ра Иванова «Явление Христа народу»?

Мне могут возразить, что высокая оценка кофточки от­нюдь не противоречит восхищению картиной Александра Иванова или достойной книгой. Согласен - но при одном условии: если кофточка, выстраиваясь в ряд с новомод­ными сапогами, дубленкой, диваном и ковром, в сознании человека не приобретает больше никаких иных свойств, какими могут обладать удобная одежда и нормальная об­становка. Если же одежда начинает обретать черты пре­стижности, «культурности», даже, если хотите, социаль­ности, если погоня за материальным оборачивается целью жизни, смещение ценностей в системе нравственных коор­динат становится совершенно определенной силой. Пре­увеличивая значение вещей, человек автоматически пре­уменьшает значение «пищи духовной».

(А. Лиханов)