|
Страница 3 из 15
Действие и подвиг - опорные мотивы поэзии Л., мотивы-критерии в его худож.-этич. концепции. Представление о действии как основе существования человека формируется уже в ранней лирике Л. Действие мыслится преим. в виде борьбы: «жизнь скучна, когда боренья нет». Стимулом действия в поэзии Л. выступает обычно одно какое-то желание, чувство, мысль. В связи с этим избирается и один объект действия, к-рым поглощен совершающий его. Требования к действию у Л. максималистичны, как и любовь; оно должно совершаться «всем напряжением душевных сил». Максималистичен и предполагаемый результат действия: «Мой час настал - час славы, иль стыда; / Бессмертен, иль забыт я навсегда» («Отрывок», 1831). При этом форсируется величие действия; показатель его величия - тот след (см. Время и вечность), к-рый оно оставит после себя: "Мне нужно действовать, я каждый день / Бессмертным сделать бы желал, как тень / Великого героя..." ("1831-го июня 11 дня"). Грандиозность содеянного измеряется его необычайностью: оно - залог бессмертия действия. Все предъявляемые к действию требования слагаются в жесткий морально-этич. кодекс (см. Этический идеал), обязательный для идеального человека. Но при попытках следовать этому кодексу выявляются противоречия между грандиозностью и необычайностью задуманного и «жалкостию действий», между следом желаемым и оставляемым, ценностью самого действия и той цели, ради к-рой оно осуществляется. Противоречия эти обусловлены тем, что герой Л., влекомый «жаждой бытия», напряженно ищет контакта с миром, стремится к деятельному общению с ним, но наталкивается на безответность или обман. Реакция на обман - месть, к-рая для лермонт. героя всегда является бунтом против мироустройства в целом, а в конечном счете против судьбы и бога: «Под ношей бытия не устает / И не хладеет гордая душа; / Судьба ее так скоро не убьет, // А лишь взбунтует; мщением дыша / Против непобедимой, много зла / Она свершить готова...» («1831-го июня 11 дня»). Из этого полюса лирики вырастают наиболее деятельные лермонт. герои - герои-мстители его поэм и баллад (см. Мщение). Антитезой действию, мести, противоположным им вариантом реакции на безответность мира или обман служит уход в себя, в трагич. бездействие. Т. к. для лермонт. героя действие должно иметь высшую цель, то при утрате цели, при невозможности обрести контакт с миром герой замыкается в своем одиночестве; бездействие стимулирует работу «холодного рассудка», противопоставленного «жару» чувств, желаний, «деятельному гению». Рассудок ослабляет волю, исчезает «жажда бытия», угасает способность к борьбе, редуцируются желания: «Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда, / А вечно любить невозможно» («И скучно и грустно»). Удел рефлектирующего героя - смерть, не оставляющая «следа»: «И к гробу мы спешим без счастья и без славы... / Над миром мы пройдем без шума и следа» («Дума»). Рефлектирующая бездеятельность героя лирики Л. осмысляется поэтом как неучастие в жизненных «бурях», как полная неподвижность, влекущая за собой посмертное забвение. Бездеятельность понимается и как заточение («Сосед», 1837; «Узник», «Пленный рыцарь», «Мцыри»), предел к-рого - заточение посмертное, положение во гроб («Смерть» - «Ласкаемый цветущими мечтами»). Всему этому противопоставлена безграничная внутр. свобода (см. Свобода и воля); она предстает не просто как стремление к духовной независимости от людей, но и как телесная от них отгороженность, исключающая возможность контакта с миром. Поэтому обретение ее трагично. Оно означает невозможность вернуться в прежний мир: герой тяготится своей свободой, сделавшей его изгнанником; всякое соприкосновение с миром людей вносит в этот мир только зло, еще больше отчуждая освободившегося и приводя его к новому бунту против мира, судьбы и творца. Выход из бесперспективности такого бунта в ранних стихах намечен Л. как выход в созерцание (напр., «Желанье», «Кто в утро зимнее, когда валит», «Небо и звезды»). В поздней лирике - это выход в состояние деятельного покоя, свободного присутствия в жизни без участия в ее «волнениях» и уже без всяких попыток бунта («Выхожу один я на дорогу»). Иной выход из бесплодности действия видится в тех случаях, когда действие и бунт героя имеют надличностный смысл: личное мщение становится равнозначным социальному, национально-освободит., родовому возмездию, и действие становится героич. подвигом, совершая к-рый герой отрекается от себя: «На грозный подвиг ты назначен / Законом, клятвой и судьбой... //...И не тебе принадлежат / Твои часы, твои мгновенья» («Каллы»). В силу повышенной антитетичности поэтич. мышления Л. его понимание подвига связано одновременно с двумя традициями. С одной стороны, это традиция осмысления подвига как доблестного поступка на поле брани, выявляющего героич. качества человека, его совершающего. Здесь важна прежде всего концентрация всех физических сил человека в решающий миг. С др. стороны, это традиция нравств.-христианского понимания подвига как длительного восхождения к духовному совершенству, в процессе к-рого человек должен «преломлять» себя для высших целей; духовное подвижничество приравнивалось к ратному подвигу в войне против врагов бога. К 19 в. слово подвиг в этом значении стало применяться и к делам светским - к «великому труду» (М. В. Ломоносов), уже не связанному с религ. задачами. Так, Пушкин писал о Н. М. Карамзине: ««История Государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека» (Полн. собр. соч., М. - Л., 1949, т. 11, с. 57). В понимании же воинского подвига на его значение чисто физич. геройства со временем наслаивалось и значение героики духовной - усилилась роль высокой цели, во имя к-рой подвиг совершается; ср. стих. Л. «Поэт», в к-ром объединены оба эти аспекта подвига: слово поэта уподобляется боевому оружию - кинжалу. В непосредственно предшествовавшей Л. русской лит. традиции мотив подвига с акцентом на его жертвенной стороне и на его высокой идее (прежде всего идее свободы, служения родине) был развит в творчестве декабристов. В лермонт. понимании подвиг связан, как правило, с воином: воин совершает подвиг в бою, жертвуя собой во имя высокой цели («Последний сын вольности», «Измаил-Бей», «Бородино»). Л. важен при этом и момент «преломления» героем себя, и готовность человека к подвигу, длительное «вынашивание» его («Песня про...купца Калашникова»). Но сам подвиг у Л. принципиально однократен: отречение героя от личных интересов ради совершения подвига предполагает своей целью единичное действие, вспышку всех сил человека. Подвиг исключает рефлексию, ибо он - высшее проявление действия. Трагедия совр. поколения, по Л., - в отсутствии высших целей, в отказе от борьбы, в неспособности к жертве, а поэтому и в неспособности к действию и подвигу («Дума»). Отсутствие идеала подчиняет жизнь человека эгоистич. целям, а сконцентрированная на себе личность не может направить свою волю на что бы то ни было надличностное; личной отваги для подвига недостаточно, и безмерно отважный Печорин в романе «Герой нашего времени» не может совершить подвиг. Для противопоставления бездействия современного человека героич. делам предыдущих поколений Л. обращается к нац. прошлому России в произв. «Бородино», «Песня...».
|
