Такой превращенный недоросль и есть фонвизинский Митро-фан, очень устойчивый и живучий тип в русском обществе, переживший самое законодательство о недорослях, умевший «взвесть» не только деточек, по предсказанию его матери госпо­жи Простаковой, но и внучек «времен новейших Митрофа-нов», как выразился Пушкин. Митрофану Фонвизина скоро 16 лет; но он еще состоит в недорослях: по закону 1736 г. срок учения (т. е. звания) недоросля был продолжен до 20 лет. Митрофан по состоянию своих родителей учится дома, а не в школе: тот же закон дозволял воспитываться дома недорос­лям со средствами. Митрофан учится уже года четыре, и из рук вон плохо:   по часослову  едва  бредет с  указкой  в  руке и то лишь под диктовку учителя, дьячка Кутейкина, по арифме­тике «ничего не перенял» у отставного сержанта Цыфиркина, а  «по-французски и всем наукам»  его совсем не учит и сам учитель,  дорого нанятой для обучения этим   «всем  наукам» бывший   кучер,   немец   Вральман,   Но   мать   очень   довольна и этим последним учителем, который  «ребенка не неволит», и успехами своего «ребенка», который, по ее словам, столько уже смыслит, что и сам «взведет»  деточек. У нее природное, фамильное   скотининское  отвращение   от   ученья.   «Вез   наук люди живут и жили»,- внушительно заявляет она Стародуму, помня завет своего отца, сказавшего:   «Не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет». Но и она знает, что «ныне век другой», и, труся его, с суетливой досадой готовит сына «в люди»: неученый поезжай-ка в Петербург - скажут, дурак. Она балует сына, «пока он еще в недорослях»; но она боится службы,  в которую  ему,   «избави боже»,  лет  через  десяток придется вступить.  Требования  света  и службы  навязывали этим людям ненавистную им науку, и они тем искреннее ее ненавидели. В этом и состояло одно из трагикомических за­труднений,   какие   создавали   себе   эти   люди   непониманием своего сословного положения, наделавшим им столько Митро-фанов;  а в положении сословия происходил перелом, требо­вавший полного к себе внимания.

В   комедии   Фонвизина,   сознательно   или   бессознательно для ее автора и первых зрителей, нашли себе художественное выражение и эти затруднения, и создавшее их непонимание перелома в положении русского дворянства, который имел ре­шительное  влияние  на   дальнейшую   судьбу   этого   сословия, а через него и на все русское общество. Давно подготовляемый, этот перелом наступил именно с минуты издания закона 18 фев­раля 1762 г. Много веков дворянство несло на себе тяжесть военной службы, защищая отечество от внешних врагов, обра­зуя главную  вооруженную силу страны.  За  это государство отдало  в  его  руки  огромное  количество  земли,  сделало  его землевладельческим классом, а в XVII в. предоставило в его распоряжение на крепостном праве и крестьянское население его земель. Это была большая народная жертва: в год первого представления   Недоросля   (1782)   за   дворянством   числилось более половины (53%) всего крестьянского населения в старых великороссийских областях государства - более половины то­го населения, трудом которого преимущественно питалось го­сударственное и народное хозяйство России. При Петре I к обя­зательной службе дворянства прибавилось по закону 20 января1714 г. еще обязательное обучение как подготовка к такой службе. Так дворянин становился государственным, служилым человеком с той минуты, как только дорастал до возможности взять учебную указку в руки. По мысли Петра, дворянство должно было стать проводником в русское общество нового образования, научного знания, которое заимствовалось с За­пада. Между тем воинская повинность была распространена и на другие сословия; поголовная военная служба дворянства после Петра стала менее прежнего нужна государству: в устро­енной Петром регулярной армии дворянство сохранило зна­чение обученного офицерского запаса. Тогда мирное образова­тельное назначение, предположенное для дворянства преобра­зователем, все настойчивее стало выступать вперед. Готово было, ожидая деятелей, и благодатное, мирное поле, работая на котором дворянство могло сослужить отечеству новую служ­бу, нисколько не меньше той, какую оно служило на ратном поле. Крепостные крестьяне бедствовали и разорялись, пре­доставленные в отсутствие помещиков произволу сборщиков податей, старост, управляющих, приказчиков, которых само правительство уподобляло волкам. Помещик считался тогда естественным покровителем и хозяйственным опекуном своих крестьян, и его присутствие рассматривалось как благодеяние для них. Потому и для государства дворянин в деревне стал не менее, если не более, нужен, чем в казарме. Вот почему со смерти Петра постепенно облегчались лежавшие на дворян­стве тягости по службе, но взамен того осложнялись его обязанности по землевладению. С 1736 г. бессрочная военная служба дворянина ограничена 25-летним сроком, а в 1762 г. дано служащим дворянам право отставки по их усмотрению. Зато на помещиков возложена ответственность за податную исправность их крестьян, а потом обязанность кормить их в неурожайные годы и ссужать семенами для посевов. Но и в деревне государству нужен был образованный, разумный и человеколюбивый помещик. Потому правительство не до­пускало ни малейшего ослабления учебной повинности дворян­ства, угрозой отдавать неучей в матросы без выслуги заго­няло недорослей в казенные школы, устанавливало периоди­ческие экзамены для воспитывавшихся дома, как и в школе, предоставляло значительные преимущества по службе обучен­ным новикам. Самую обязанность дворянства служить стали рассматривать не только как средство комплектования арми и флота офицерским дворянским запасом, но и как образова тельное средство для дворянина, которому военная служб сообщала вместе с военной и известную гражданскую выправку, знание света, людскость, обтесывала Простаковых и че-ловекообразила Скотининых, вколачивала в тех и других ра­дение   «о   пользе   общей»,   «знание   политических   дел»,   как выражался манифест 18 февраля 1762 г., и побуждала роди­телей  заботиться  о   домашней  подготовке  детей  к  казенной школе и службе, чтоб они не  явились в столицу круглыми невеждами с опасностью стать посмешищем  для товарищей. Такое значение службы живо чувствовала даже госпожа Про-стакова. Из-за чего она надрывается, хлопоча о выучке своего сынка? Она соглашается с мнением Вральмана об опасности набивать слабую голову непосильной для нее ученой пищей. «Да что ты станешь делать? - горюет она,- ребенок, не вы-учась, поезжай-ка в тот же Петербург - скажут дурак. Умниц-то ныне завелось много; их-то я боюсь». И фонвизинский брига­дир уговаривает свою жену записать их Иванушку в полк: «Пусть он, служа в полку, ума набирается». Надобно было победить упорное отвращение от науки в дворянских детях, на которых указ императрицы Анны 1736 г. жаловался, что они предпочитают вступать в холопскую дворовую службу, чем служить государству, от наук убегают и тем сами себя губят. Ввиду  опасности  одичания   неслужащего   дворянства  прави­тельство  долго боялось  не только  отменить,  но и сократить обязательную   службу   сословия.   На   предложение   комиссии Миниха установить 25-летний срок дворянской службы с пра­вом сокращать  его  на  известных  условиях  Сенат в  1731   г. возражал тем соображением, что богатые дворяне, пользуясь этими условиями, никогда волею своею в службу не пойдут, а будут дома  жить   «во всякой  праздности  и  лености и без всяких добрых наук и обхождения». Надобно было отучить русских вральмановских учеников от нелепого мнения их учи­теля, выраженного им так простодушно:   «Как будто бы рос­сийский дворянин уж  и не может в свете авансировать без российской грамоты!» И вот в 1762 г. правительство решило, что упорство сломлено, и в манифесте 18 февраля торжественно возвестило, что принудительной службой дворянства «истреб­лена   грубость   в   нерадивых   о   пользе   общей,   переменилось невежество в здравый рассудок, благородные мысли вкоренили в   сердцах   всех   истинных   России   патриотов   беспредельную к нам верность и любовь, великое усердие и отменную к службе нашей ревность».  Но  законодатель знал пределы этой  «бес­предельной верности и отменной ревности» и потому заключил даруемую сословию «вольность и свободу» в известные усло­вия, которые сводились к требованию, чтобы сословие по доброй совести продолжало делать то, что оно дотоле делало из-под палки. Значит, принудительную срочность 25-летней, службы закон заменил ее нравственной обязательностью, из повинности, предписываемой законом, превратил ее в требование государ­ственной благопристойности или гражданского долга, неиспол­нение которого наказуется соответственной карой - изгнанием из порядочного общества; так учебная повинность была под­тверждена строго-настрого.

Дальнейшая судьба сословия была предначертана законо­дательством очень доброжелательно и довольно обдуманно. Дворянство выводили из столичных казарм и канцелярий в провинцию для деятельности на новом поприще. Законом 18 февраля ему облегчили служебную повинность настолько, чтобы она не мешала этой деятельности как повинность и удер­живали ее настолько, чтобы она помогала этой деятельности как образовательное средство. На этом провинциальном попри­ще дворянству предстояла двоякая работа - в деревне и в городе. В деревне ему предстояло позаботиться о заброшен­ном классе, крестьянстве, большей половиной которого оно на крепостном праве и которое составляло почти всего населения государства, которое вынесло на себе все военные и финансовые тягости страшной реформы, по наряду ставило рекрутов для полтавских и кунерсдорфских полей, по запросу отдавало последние деньги бироновским податным сборщикам и далее без запроса и наряда поставило такого рекрута науки, как Ломоносов. Дворянству предстояло своим знанием и примером приучить этот класс к трезвости, к пра­вильному труду, производительному употреблению своих сил, к бережливому пользованию дарами природы, умелому веде­нию хозяйства, к сознанию своего гражданского долга, к пони­манию своих прав и обязанностей. Этим благородное сословие оправдало бы, - нет, искупило бы исторический грех обла­дания крепостными душами. Такой грех обыкновенно созда­вался завоеванием, а русское дворянство не завоевывало своих крестьян, и тем нужнее было ему доказать, что его власть не была нарушением исторической справедливости. Другое дело предстояло дворянству в городе. Когда Недоросль впер­вые появился на сцене, в полном ходу была реформа губернских учреждений, предоставлявшая дворянству преобладающее значение в местном управлении и суде. Как сословие дисци­плинированное и приученное к общественной деятельности самым свойством своей обязательной службы, оно могло бы стать руководителем других классов местного общества, при­учая их к самостоятельности и самообладанию, к дружной совместной работе, от которой они отвыкли, обособленные специальными сословными правами и обязанностями,- сло­вом, могло бы образовать подготовленные кадры местного самоуправления, как прежде оно давало армии подготовленный офицерский запас.

Для той и другой деятельности, городской, как и деревен­ской, требовалась серьезная и осторожная подготовка, которой предстояло бороться с большими затруднениями. Прежде всего необходимо было запастись средствами, доставляемыми обра­зованием, наукой. Дворянству предстояло на себе самом по­казать другим классам общества, какие средства дает для общежития образование, когда становится такой же потреб­ностью в духовном обиходе, какую составляет питание в оби­ходе физическом, а не служит только скаковым препятствием, через которое перепрыгивают для получения больших чинов и доходных мест, или средством приобретения великосвет­ского лоска, как косметическое подспорье парикмахерского прибора.

Можно было опасаться, сумеет ли русское дворянство вы­брать из бывшего в европейском обороте запаса знаний, идей, воззрений то, что было ему нужно для домашнего дела, а не то, чем можно было, приятно наполнить досужее безделье. Опасение поддерживали вести, шедшие из-за границы, о по­сланных туда в науку русских молодых людях, которые охотнее посещали европейские австерии и «редуты» (игорные дома), чем академии и другие школы, и «срамотными поступками» изумляли европейскую полицию. Грозила и другая опасность: в новые губернские учреждения дворянство могло принести свой старый привычный взгляд на гражданскую службу как на «кормление от дел». Дворяне прошлого века относились к этой службе с пренебрежением, однако не брезговали ею ради ее «наживочных* удобств и даже пользовались ею как средством уклоняться от военной службы. Посошков в свое время горько сетовал на дворян «молодиков», которые «живут у дел вместо военного дела», да учатся, «как бы им наживать и службы отлынять».

Правительство начало заботиться об учебной подготовке дворянства к гражданской службе раньше, чем снята была с сословия срочная воинская повинность. По многопредметной программе открытого в 1731 г. шляхетского кадетского корпуса кадеты должны были обучаться, между прочим, риторике, географии, истории, геральдике, юриспруденции, морали. Обра­зованные русские люди того времени, например Татищев (в Разговоре о пользе наук и училищ и в Духовной), настойчиво твердили, что русскому шляхетству после исповедания веры прежде всего необходимо знание законов гражданских и со­стояния собственного отечества, русской географии и истории. Разумеется, при Екатерине II «гражданское учение», которое воспитывало бы не столько ученых, сколько граждан, стало еще выше в предначертаниях правительства. По плану Бецкого из преобразованного шляхетского корпуса дворянский недо­росль должен был выходить воином-гражданином, знающим и военное, и гражданское дело, способным вести дела и в ла­гере, и в Сенате, короче, мужем одинаково пригодным.

  Это было бы великое дело, если бы план удался и из среды Иванушек и Митрофанушек пошли бы такие разносторонне пригодные мужи. Случилось так, что в ту же осень, когда впервые сыгран был Недоросль, в Петербурге совершились два важные события: составлена комиссия об учреждении народных школ в России и открыт памятник Петру Великому. Знаменательное совпадение! Если бы дворянство шло путем, какой указан был ему Петром I, ода того века могла бы, пользуясь случаем, изобразить, как преобразователь, вышедши из своей петропавловской гробницы и «увидев себя на вольном воздухе» - выражение Екатерины II в письме к Гримму по поводу открытия памятника,- отверзает свои давно сомкнутые уста, чтобы сказать: Ныне отпущаеши. Но вышла не ода, а комедия, чтобы предостеречь сословие от опасности не попасть на указанный ему путь. Недоросль дает такое предос­тережение в резких, внушительных формах, понятных и пуб­лике, непривычной к комическим тонкостям; его понял даже брат попавшейся госпожи Простаковой, сам Тарас Скотинин, сказав: «Да этак и всякий Скотинин может попасть под опеку». В усадьбе г-жи Простаковой преобразовательно, для примера, разыграна дальнейшая судьба той части дворянства, которая мыслила и понимала свое положение по-простаковски. Сословию предстояло приготовиться к отечественной и пат­риотической роли руководителя местного управления и общест­ва, а г-жа Простакова говорит: «Да что за радость и выучить­ся? Кто посмышленее, того свои же братья тотчас выберут еще в какую-нибудь должность». Сословие призывалось к попечи­тельной и человеколюбивой деятельности в крепостной деревне, а г-жа Простакова, видя, что чиновник наместника отнял у нее власть буйствовать в доме, в комической тоске воскли­цает: «Куда я гожусь, когда в моем доме моим же рукам и во­ли нет?» Зато господам Простаковым и опека. Ништо им!

В Недоросле дурные люди старого закала поставлены прямо против новых идей, воплощенных в бледные добродетельные фигуры Стародума, Правдина и других, которые пришли сказать тем людям, что времена изменились, что надобно воспитываться, мыслить и поступать не так, как они это при­выкли делать, что дворянину бесчестно ничего не делать, «когда есть ему столько дела, есть люди, которым помогать, есть отечество, которому служить». Но старые люди не хотели понять новых требований времени и своего положения, и закон готов наложить на них свою тяжелую руку. На сцене пред­ставлено было то, что грозило в действительности: комедия хотела дать строгий урок непонятливым людям, чтобы не стать для них зловещим пророчеством.