Первая же встреча Воланда с Берлиозом должна, по замыслу автора, показать, что человек в обществе связан неразрывными нитями с другими людьми и что не может быть полной свободы в действиях любого отдельного че­ловека из-за тысячи случайностей и неожиданностей, ко­торые могут возникнуть в результате действий других лю­дей. Случайность может приводить к трагическим резуль­татам, подобно той, которая привела к гибели Берлиоза. Личность может обладать самостоятельной индивидуальностыо, резкими   и   определенными чертами, оригиналь­ным 71уховпьтм обликом и в то же время не иметь индивидуальной свободы действий. Человек, даже если он большая индивидуальность, не может не считаться с тем, что законы нельзя нарушать, если хочешь остаться свободным и равноправным гражданином общества, в кото­ром родился и вырос. Все одинаково равны перед законом.) Отдельная личность бессильна что-либо сделать, воля подавляется законом, принятым обще­ством. Но бывают случаи, когда закон сковывает человека, и это трагически отзывается на судьбах людей. Об этом случае и рассказывает Булгаков. Как властитель Пилат бессилен, его индивидуальная свобода скована законом, .но есть еще одна возможность проявления личной воли: то, что невозможно сделать открыто, можно достигнуть тайной хитростью и искусной интригой. Так внешнее и внутреннее стало постоянно уживаться в человеке, на словах одно, на деле-другое. Не согласиться с зако­ном - значит восстать против государства и государст­венной жизни вообще. И вот здесь вспоминается один из эпизодов ночного бала, устроенного Воландом.

Один за одним появляются на балу злодеи, убийцы, насильники, предатели, имена которых уже слабо удер­живаются в памяти человеческой. История человечества наполнена такими преступлениями, что уж слишком мел­кими п безобидными кажутся «грешки» Стены Лиходеева... Роман «Мастер и Маргарита» по своей форме настоль­ко необычен и сложен, что уже самим своим появлением породил споры и разногласия по самым существенным «опросам. Особенно большие разногласия проявились в трактовке образа Воланда. Если брать Волапда п его «шайку» всерьез, как это иногда и делают, то можно прийти к выводу, что Булгаков действительно был скло­нен к религиозному мистицизму. На самом деле Булга­ков обладал резким, определенно реалистическим мышле­нием. Но одновременно с этим и в жизни, и в творчестве он обладал и еще одним редкостным качеством: он был мистификатором, фантазером, человеком, которого бук­вально затапливал «безудержный поток воображения». Фантазия его была неистощима. По свидетельству одного из его друзей, он любил разыгрывать у себя дома всевоз­можные интермедии, любил театр, шутки, забавные анек­доты. С. Ермолинский вспоминает о Булгакове, как о «веселом мистификаторе» «выдумщике», «пе только в сочи­нениях своих, но и в жизни, в общепит). Так, Булгаков блестяще перевоплотился в образ жены палешанина, вернувшегося домой «без гонорария»: «Дверь распахивается в дверях-Булгаков-жена. Хохолок спереди взвит квер­ху, на голове повязан платок. Баба, настоящая баба!»1

Паустовский вспоминает эпизод, в котором Булгаков предстает и трезвым реалистом; из жизни берущим кон­кретные детали для своего романа, и одновременно весе­лым мистификатором: «А через полчаса Булгаков устроил у. меня па даче неслыханную мистификацию, прикинув­шись перед не знавшими его людьми военнопленным нем­цем, идиотом, застрявшим в россии после войны. Тогда я впервые понял всю силу булгаковского перевоплоще­ния». Эти свидетельства раскрывают черты Булгакова как художника и человека.

Паустовский точно определил основные черты булга­ковского таланта: «Булгаков был переполнен шутками, выдумками, мистификациями. Все это шло свободно, легко, возникало по любому поводу. В этом была удиви­тельная щедрость, сила воображения, талант импровиза­тора. Но в этой особенности Булгакова не было между тем ничего, что отделяло бы его от реальной жизни. На­оборот, слушая Булгакова, становилось ясным, что его блестящая выдумка, его свободная интерпретация дейст­вительности - это одно из проявлений все той же жиз­ненной силы, все той же реальности». «Переплетение в самых неожиданных, но внутренне закономерных фор­мах реальности ж фантастики - черта таланта Булга­кова»2.

Реальность и фантастика так тесно переплетались, что «граница между ними начисто исчезала». Начисто исче­зает граница между фантастикой и реальностью и в «Ма­стере и Маргарите». Причем, фантастические картины, которые буквально обрушиваются на читателя, реалисти­чески мотивированы. И это тоже характерная черта твор­чества Булгакова. Запутанные, поистине фантастические ситуации возникают из снов, из чудовищных недоразуме­ний, приводящих к поразительным последствиям, жз игры воображения чем-то расстроенных людей. ,

Посмотрим,   как   впервые   появляются   Воланд  и   его «шайка». По душной раскаленной Москве бредут Берли­оз и Иван Бездомный. Вокруг словно все вымерло.  Все ^крылись от испепеляющей жары. Пива нет. Вода до про­тивного теплая. Все вокруг раздражает Берлиоза, он пе­реутомлен. Сердце его не выдерживает. Он падает в из-ке'можешш на скамейку. Возникает страх - от слабости, от предчувствия, от неправильного образа жизни, который оп ведет. А у страха глаза велики. Он словно бы теряет    . сознание, и в таком состоянии ему впервые чудится что-то    невероятное:   «прозрачный   гражданин   престранного вида» с глумливой физиономией. Такое может почудиться только    в    нездоровом состоянии, когда   «переутомился» и * сердце шалит»,    И тут вступают в дело законы игры. Стоило возникнуть в больном мозгу фантастической фи­гуре, как по законам игры опа уже приобретает черты

реально существующей.

В жизни Булгакову приходилось сталкиваться с бер­лиозами, босыми, лиходеепыми, римскими, варенухами. В его душе копилась горечь от этих людишек, их жизне­способности в условиях новой действительности. Последо вательно, логично, наступательно ведет борьбу против них Булгаков-сатирик, однако беда писателя в том, что он был далек от тех реальных сил, положительных сил, которые боролись против тех же врагов. Отсюда такая форма его произведения, где карающим мечом становится Воланд и его помощники.

В «Мастере» сливаются две струи его художественно­го таланта, а сам Булгаков в романе, наоборот, как бы раздваивается, обретая себя то в облике реального Ма­стера, то фантастического Воланда.

Интересно: у Гоголя отрицательные персонажи терпе­ли крах при столкновении с реальной силой или по воле случая. Булгаков же в облике Воланда  сам расправляет­ся с этой нечистыо, не дожидаясь, пока к ним придет наказание. Он был нетерпелив, страстно желал увидеть свою страну богатой, прекрасной и культурной. Вот поче­му оп так ненавидел всякую нечисть, которая, пользуясь несовершенством госаппарата, бюрократизмом и другими недочетами молодого государства, проникая во все поры, разлагала нестойкие души. Из этого нетерпения и возник образ Воланда, в котором воплощены гуманистические идеалы самого Булгакова. Иначе невозможно понять роман. Встать иа другую точку зрения-зпачит действительно поверить в Булгакова как мистика и теософа. «Я не церковник и не теософ»,- говорил Булгаков Ермолипскому. Эти слова очень важны. Когда за рубежом, да и у вас тоже, говорят о том, что Булгаков чуть ли не впервые создал образ Христа, то нельзя этому не подивиться. В романе лет образа Христа, нет Воланда-сатаны. Мастер написал роман о Понтии Пилате и Иешуа.

В полубредовом состоянии Берлиозу все это могло почудиться. Он испугался, побежал, споткнулся, погиб. Человек, похожий на иностранца, действительно был, и разговор, весьма похожий, тоже вполне возможен, а странности этого разговора проистекали опять же от состояния Берлиоза. В таком состоянии все могло почу­диться. На глазах Бездомного все произошло мгновенно. Он был раздавлен случившимся. Его нервы не выдержа­ли потрясения. И все дальнейшее можно себе представить как реальный мир, прошедший через больное воображе­ние Бездомного. Он так потрясен, его воображение на­столько расстроено, что вполне реальные люди, события, явления предстали перед ним в деформированном виде. Отсюда все его странные видения п -странное поведение. Бездомный, в полубреду, он заболел шизофренией, все реальное воспринималась им в утрированном виде. «Ви­дел, наверно, кого-то, кто поразил его расстроенное во­ображение. А может быть, галлюцинация...»-так резю­мирует доктор рассказы Бездомного о своих похождениях в погоне за консультантом. «Двигательное и речевое возбуждение... бредовые интерпретации»... - Вовлечены в странные события Римский и Варенуха, вовлечены Степой Лиходеевым. Случайно ли перед этим обрисовано состояние Степы? Все ходило ходуном перед его глазами. Все плыло. В таком состоянии ему могло почудиться.

Воланд наделен авторским всезнанием. Он знает мыс­ли своих героев, знает их намерения, переживания. Он знает, что думает Бездомный. Здесь пет ничего таинст­венного сверхъестественного, чудесного. Потому что 00 творец всего этого мира. Вспомним опять-таки разговор Булгакова о Ермолинским: «как неожиданно вошла бо­лезнь в его жизнь, озаренную прекрасной любовью, как она спутала все его планы, замыслы. Отсюда цитаты из романа о Понтии Пилате. И в Воланде - отголоски по  Мефистофеля, а отголоски философии самого Булгакова. Стоит ли удивляться после этого, что мы находим в Воланде так много доброго, так много любви к людям хоро­шим, и так много ненависти к проходимцам, лжецам, не­чистым па руку. Снять всю внешнюю мишуру, все эти превращения, фантастические картины, все эти одежды, године только для маскарада, и пред нами предстанет сам Булгаков, топкий и ироничный».

Булгаков участвует в огромном маскараде где каждый раз одевается соответственно той роли, которую он дол­жен разыгрывать. Весь роман - это, повторяю, игра, в которой автор принимает самое активное участие. Игра перестает быть игрой, когда каждый получает по заслу­гам: автор творит суд над человеческой нечистью.

Большое значение Булгаков придает образу Понтия Пилата и Иешуа. Однако и здесь нельзя не заметить ис­кажений, которые вкрадываются в истолкования этих об­разов. Булгаков столкнул добро и зло в образах Понтия Пилата и Иешуа. Такова внешняя оболочка конфликта. Многое здесь соответствует известной легенде: Понтии Пилат посылает на казнь Иешуа. Казнью бродячего фи­лософа воспользовались много лет спустя и вознесли его в святого, а его учение - в религию.